Кроткая

Де́ло в том, что э́то не расска́з и не запи́ски. Предста́вьте себе́ му́жа, у кото́рого лежи́т на столе́ жена́, самоуби́йца, не́сколько часо́в пе́ред тем вы́бросившаяся из око́шка. Он в смяте́нии и ещё не успе́л собра́ть свои́х мы́слей. Он хо́дит по свои́м ко́мнатам и стара́ется осмы́слить случи́вшееся, “собра́ть свои́ мы́сли в то́чку”. Прито́м э́то закорене́лый ипохо́ндрик, из тех, что говоря́т са́ми с собо́ю. Вот он и говори́т сам с собо́й, расска́зывает де́ло, уясня́ет себе́ его́. Несмотря́ на ка́жущуюся после́довательность ре́чи, он не́сколько раз противоре́чит себе́, и в ло́гике и в чу́вствах. Он и опра́вдывает себя́, и обвиня́ет её, и пуска́ется в посторо́нние разъясне́ния: тут и гру́бость мы́сли и се́рдца, тут и глубо́кое чу́вство. Ма́ло–пома́лу он действи́тельно уясня́ет себе́ де́ло и собира́ет “мы́сли в то́чку”. Ряд вы́званных им воспомина́ний неотрази́мо приво́дит его́ наконе́ц к пра́вде; пра́вда неотрази́мо возвыша́ет его́ ум и се́рдце. К концу́ да́же тон расска́за изменя́ется сравни́тельно с беспоря́дочным нача́лом его́. И́стина открыва́ется несча́стному дово́льно я́сно и определи́тельно, по кра́йней ме́ре для него́ самого́.