Узна́в в тот же день, я заговори́л кро́тко, но твёрдо и резо́нно. Она́ сиде́ла на посте́ли, смотре́ла в зе́млю, щёлкая пра́вым носко́м по ко́врику (её жест); дурна́я улы́бка стоя́ла на её губа́х. Тогда́ я, во́все не возвыша́я го́лоса, объяви́л споко́йно, что де́ньги мои́, что я име́ю пра́во смотре́ть на жизнь мои́ми глаза́ми, и – что когда́ я приглаша́л её к себе́ в дом, то ведь ничего́ не скрыл от неё. Она́ вдруг вскочи́ла, вдруг вся затрясла́сь и – что бы вы ду́мали – вдруг зато́пала на меня́ нога́ми; это был зверь, это был припа́док, это был зверь в припа́дке. Я оцепене́л от изумле́ния: тако́й вы́ходки я никогда́ не ожида́л. Но не потеря́лся, я да́же не сде́лал движе́ния и опя́ть пре́жним споко́йным го́лосом пря́мо объяви́л, что с сих пор лиша́ю её уча́стия в мои́х заня́тиях. Она́ захохота́ла мне в лицо́ и вы́шла из кварти́ры. Де́ло в том, что выходи́ть из кварти́ры она́ не име́ла пра́ва. Без меня́ никуда́, тако́в был угово́р ещё в неве́стах. К ве́черу она́ вороти́лась; я ни сло́ва.