Луке́рья сейча́с объяви́ла, что жить у меня́ не ста́нет и, как похоро́нят ба́рыню, – сойдёт. Моли́лся на коле́нях пять мину́т, а хоте́л моли́ться час, но всё ду́маю, ду́маю, и всё больны́е мы́сли, и больна́я голова́, – чего́ ж тут моли́ться – оди́н грех! Стра́нно то́же, что мне спать не хо́чется: в большо́м, в сли́шком большо́м го́ре, по́сле пе́рвых сильне́йших взры́вов, всегда́ спать хо́чется. Приговорённые к сме́ртной ка́зни чрезвыча́йно, говоря́т, кре́пко спят в после́днюю ночь. Да так и на́до, э́то по приро́де, а то си́лы бы не вы́несли. . . Я лёг на дива́н, но не засну́л. . .