Так что остро́та её у́тром насчёт того́, что я “мщу”, была́ несправедли́ва. То есть, ви́дите ли, скажи́ я ей пря́мо слова́ми: “Да, я мщу о́бществу”, и она́ бы расхохота́лась, как да́веча у́тром, и вы́шло бы в са́мом де́ле смешно́. Ну а ко́свенным намёком, пусти́в таи́нственную фра́зу, оказа́лось, что мо́жно подкупи́ть воображе́ние. К тому́ же я тогда́ уже́ ничего́ не боя́лся: я ведь знал, что то́лстый ла́вочник во вся́ком слу́чае ей га́же меня́ и что я, сто́я у воро́т, явля́юсь освободи́телем. Понима́л же ведь я э́то. О, по́длости челове́к осо́бенно хорошо́ понима́ет! Но по́длости ли? Как ведь тут суди́ть челове́ка? Ра́зве не люби́л я её да́же тогда́ уже́?