Я ей всё про меня́ и про неё расска́зывал. И про Луке́рью. Я говори́л, что я пла́кал. . . О, я ведь и переменя́л разгово́р, я то́же стара́лся отню́дь не напомина́ть про не́которые ве́щи. И да́же ведь она́ оживи́лась, раз и́ли два, ведь я по́мню, по́мню! Заче́м вы говори́те, что я смотре́л и ничего́ не ви́дел? И е́сли бы то́лько э́то не случи́лось, то всё бы воскре́сло. Ведь расска́зывала же она́ мне ещё тре́тьего дня, когда́ разгово́р зашёл о чте́нии и о том, что она́ в э́ту зи́му прочита́ла, – ведь расска́зывала же она́ и смея́лась, когда́ припо́мнила э́ту сце́ну Жиль Бла́за с архиепи́скопом Грена́дским.