Кроткая

И я понима́л вполне́ моё отча́яние, о, понима́л! Но, ве́рите ли, восто́рг кипе́л в моём се́рдце до того́ неудержи́мо, что я ду́мал, что я умру́. Я целова́л её но́ги в упое́нии и в сча́стье. Да, в сча́стье, безме́рном и бесконе́чном, и э́то при понима́нии – то всего́ безвы́ходного моего́ отча́яния! Я пла́кал, говори́л что́–то, но не мог говори́ть. Испу́г и удивле́ние смени́лись в ней вдруг како́ю–то озабо́ченною мы́слью, чрезвыча́йным вопро́сом, и она́ стра́нно смотре́ла на меня́, ди́ко да́же, она́ хоте́ла что́–то поскоре́е поня́ть и улыбну́лась. Ей бы́ло стра́шно сты́дно, что я целу́ю её но́ги, и она́ отнима́ла их, но я тут же целова́л то ме́сто на полу́, где стоя́ла её нога́. Она́ ви́дела э́то и ста́ла вдруг смея́ться от стыда́ (зна́ете э́то, когда́ смею́тся от стыда́).