Оши́бка то́же была́, что я на неё смотре́л с восто́ргом; на́до бы́ло скрепи́ться, а то восто́рг пуга́л. Но ведь и скрепи́лся же я, я не целова́л уже́ бо́лее её ног. Я ни ра́зу не показа́л ви́ду, что. . . ну, что я муж, – о, и в уме́ моём э́того не́ было, я то́лько моли́лся! Но ведь нельзя́ же бы́ло совсе́м молча́ть, ведь нельзя́ же бы́ло не говори́ть во́все! Я ей вдруг вы́сказал, что наслажда́юсь её разгово́ром и что счита́ю её несравне́нно, несравне́нно образо́ваннее и ра́звитее меня́. Она́ о́чень покрасне́ла и конфу́зясь сказа́ла, что я преувели́чиваю. Тут я, сду́ру–то, не сдержа́вшись, рассказа́л, в како́м я был восто́рге, когда́, сто́я тогда́ за две́рью, слу́шал её поеди́нок, поеди́нок неви́нности с той тва́рью, и как наслажда́лся её умо́м, бле́ском остроу́мия и при тако́м де́тском простоду́шии. Она́ как бы вся вздро́гнула, пролепета́ла бы́ло опя́ть, что я преувели́чиваю, но вдруг всё лицо́ её омрачи́лось, она́ закры́лась рука́ми и зарыда́ла. . .