Кроткая

Но сказа́вши, тут же вдруг покрасне́ла, ви́димо, от стыда́. Ви́димо, э́то был стыд. О, тепе́рь я понима́ю: ей бы́ло сты́дно, что я ещё муж её, забо́чусь об ней, всё ещё бу́дто бы настоя́щий муж. Но тогда́ я не по́нял и кра́ску приписа́л смире́нию. (Пелена́!) И вот, ме́сяц по́сле того́, в пя́том часу́, в апре́ле, в я́ркий со́лнечный день я сиде́л у ка́ссы и вёл расчёт. Вдруг слы́шу, что она́, в на́шей ко́мнате, за свои́м столо́м, за рабо́той, ти́хо–ти́хо. . . запе́ла. Э́та но́вость произвела́ на меня́ потряса́ющее впечатле́ние, да и до сих пор я не понима́ю его́. До тех пор я почти́ никогда́ не слыха́л её пою́щую, ра́зве в са́мые пе́рвые дни, когда́ ввёл её в дом и когда́ ещё могли́ резви́ться, стреля́я в цель из револьве́ра. Тогда́ ещё го́лос её был дово́льно си́льный, зво́нкий, хотя́ неве́рный, но ужа́сно прия́тный и здоро́вый.